– Пойдем со мной сейчас! – настаивал Далята, не в силах думать еще о какой-то бабе. – Пусть нам ничего не дадут – мне ничего не нужно!

Десять дней назад он точно знал, что семьей обзавестись сумеет не скоро. Сейчас он и этого не помнил, а мир, в котором Яра будет рядом, казался преисполнен счастья и удачи. Будто у каждой встречной реки обнаружатся кисельные берега.

– Да куда же я пойду? – Яра почти засмеялась. – Я же в Невидье живу. Все равно что в Нави. Я туда вошла через краду огненную, и только тогда оттуда выйду, когда Толкун-Баба мою душу отпустит назад в белый свет. А без этого мне долго не прожить. Захочет она – я завтра же мертва буду.

Далята стиснул зубы. Он не мог ни принять поражение, ни предложить выход. С Толкун-Бабой, вооруженной пестом дубовым да помелом погребальным, он тягаться не мог.

– Яра! – К ним подошла Карислава, встревоженная этой тихой беседой. – Полно! Тебе пора.

– Да будет с тобой удача! – Яра бросила посох наземь, потянулась, взяла Даляту обеими руками за голову и поцеловала в лоб.

Он успел ощутить тепло ее лица, вдохнул запах ее дыхания. В груди как будто плавился кусок железа. Это был поцелуй той любви, что вдыхает в кровь счастье-долю, и Далята вдруг ощутил, что обладает ими.

– Ступай! – напутствовала его Яра. – Спасайте себя, а дальше боги путь укажут.

Сейчас Далята чувствовал себя таким сильным, что не дрогнул бы, окажись перед ним вся дружина Святослава. При такой силе потерять то, что всего дороже, казалось глупым. Но… вся эта сила понадобится ему и другим древлянам, чтобы просто уйти с Горины живыми.

Карислава подошла и встала рядом с Ярой. Теперь он опять видел перед собой их двух, таких похожих – мать и дочь, две ветки одного древа. И это помогло ему осознать: эта дева – не его. Еще не его… уже не его… уже опять не его… Ее держит род, крепкий, как этот серый камень.

Далята перевел взгляд на Перунов камень и задержался на нем. Камень принял его душу. Эту связь не разорвать. Теперь камень Хотимиричей будет питать его силой, а потом, рано или поздно, все равно приведет сюда.

Молча поклонившись обеим женщинам, Далята пошел с поляны прочь. Перед ним стояло лицо Яры: она была и возле него, и внутри него, он вдыхал и выдыхал ее с каждым вздохом. И одновременно он напряженным взглядом обшаривал будущее, отыскивал дальний край их разлуки. Он снова увидит ее, когда… когда же?

Берега не было. Разлука лежала впереди бескрайним морем. Как беспредельна сама Навь. Но так же бескрайняя решимость Даляты дождаться новой встречи. Обрести, завоевать, вырвать эту встречу у судьбы. Даже если идти придется через тридевять земель.

Он не думал, что только в сказаниях те «три пары черевьев железных» изнашиваются в один миг…

* * *

В последний раз перед прибытием к Хотимирлю князья киевские с дружиной остановились не близ Кокуриной веси, а за пару поприщ до нее. Причин тому несколько. Первая лежала у всех на виду – в низине у реки приметили баню каких-то местных хозяев. Сама весь стояла поодаль и с воды была не видна, а баню Святослав при прошлом своем походе пощадил, чтобы не терять время ради такой мелочи. Теперь на лугу поставили стан, нарезали в лесу ветвей на веники, благо на макушке лета выбор имелся богатый – и деревья в листве, и травы в силе. Эльгин отрок, Зимец, приволок ей целую охапку смородиновых ветвей, особенно ею любимых для бани – нашел заросли у ручья. Баню истопили, княгиня со служанками, Святослав с отроками, бояре и дружинные старшины по очереди сходили помыться, чтобы предстать перед дреговичской знатью в самом достойном виде. Заняли этим всю ночь, пренебрегая запретом мыться после захода солнца, – но, видно, даже баенный устрашился трехсотенной русской рати и не показывался.

Вторая причина была тайной, и знал о ней только воевода Мистина, княгиня и еще двое-трое ближайших к ним людей. Ради этой причины Мистина долго не ложился спать. Эльга тоже сидела на резной скамеечке у костра; от волнения ей не спалось.

Со времен отъезда из Киева в Плеснеск княгиня провела на покое лишь несколько дней – три дня у Етона и шесть дней – в Киеве, пока готовили все нужное для второго похода на Хотимирль. Проведя более десяти дней в седле, после краткой передышки она вновь пустилась в путь, уже на лодье. Да и та передышка была таковой лишь на словах: с утра до ночи княгиня была в делах и разъездах. С собой в землю дреговичей решили взять две витических сотни – для них требовались и лодьи, и припасы. Нужны были дары для Благожита и всех его ближников – какое сватовство без подарков? Пришлось идти на поклон к Уте, просить о займе из старых Свенельдовых ларей. Хотя Эльге уместнее было бы самой дарить сестре дорогие подарки – за время поездки в Плеснеск Ута благополучно родила третьего сына. Довольный Мистина дал ему имя Свенельд и очень надеялся, что в младенце в белый свет вернулся старый воевода, его отец. Не откладывая на три месяца, положенные у славян, устроил пир по случаю имянаречения, где сутки гуляла вся киевская знать и все, кто пожелал зайти. Это было необходимо для родовой чести, хотя сам хозяин на пиршество заглядывал несколько раз – в разное время суток, а по большей части занимался в это время подготовкой нового похода.

Эльга заехала к сестре с обычными дарами: для роженицы – медовую кашу, лукошко яиц, три курицы, мешок прошлогодних сушеных яблок, а для младенца – маленькие рубашечки, пеленки, рушники и тонкий поясок. А взамен взяла несколько отделанных шелком кафтанов, серебряных чаш, моравских и греческих ожерелий и подвесок.

Обрадованные пополнением в семье, в новую дорогу пустились весело. Однако Эльга была не свободна от тайного страха. Она и ее юный сын направлялись в самую глубину земель враждебного племени, с которым еще предстояло договариваться о мире. С собой вели три сотни отроков: две сотни большой дружины, и еще сотню составляли гриди Святослава, оружники Мистины и Острогляда. Но если Благожит не распустил ополчение и вздумает встретить русов стрелами, а не хлебом-солью – трех сотен окажется мало.

Безопасность киянам должен был обеспечить посланный загодя бужанин Чудислав, старший плеснецкий жрец. От него Благожит будет знать, что кияне едут к нему как сваты, а значит, до конца переговоров находятся под защитой богов. Но кое-что мешало Эльге со спокойной душой довериться этой защите.

– Они ведь знают… про древлян, – сказала она Мистине, еще пока они ехали по Моравской дороге обратно от Горины к Киеву. – Знают, что я… поехала править поминки по мужу и… мы убили деревских гостей. Они были моими гостями на том пиру… но это их не защитило.

В те дни Эльга едва ли сознавала, что нарушает заветы богов. Тогда ей казалось, что она мстит за мужа и защищает себя от не менее тяжких потерь. Судьба не предлагала ей хороших решений – оставалось лишь выбирать между бедами, и она выбрала менее тяжкую. Однако она нарушила заветы богов и теперь не могла рассчитывать, что ее саму эти заветы будут оберегать по-прежнему.

– Благожит может вспомнить… Маломира, – продолжала она, постепенно все лучше осознавая, какой выглядит теперь в глазах людей, какую славу ей создали недавние подвиги. – И подумать, что я и к нему приехала с тем же кровавым питьем, чтобы сватов домертва напоить и в сыру землю уложить. Тогда он сочтет себя вправе… сделать это первым. Хотя бы со страху. И он тоже… имеет причину нам мстить. Святослав жив, но его сын… Раз Людомир послал Етону эту весть из Хотимирля, значит, здесь все правда. Как по-твоему – нам есть чего опасаться?